Неточные совпадения
В
мире создается ложная форма
мистики, которую нужно разоблачать.
Апокалиптическая настроенность глубоко отличает русскую
мистику от
мистики германской, которая есть лишь погружение в глубину духа и которая никогда не была устремлением к Божьему граду, к концу, к преображению
мира.
Мир через тьму идет к новой духовности и новой
мистике.
Но во всяком случае сфера
мистики означает сферу предельную, выходящую за границы объективного, объективированного
мира.
Экстаз, который считают характерным для некоторых форм
мистики, есть выход из разделения на субъект и объект, есть приобщение не к общему и объективированному
миру, а к первореальности духовного
мира.
Эта призрачная
мистика не обладает характером воинственным, революционизирующим
мир.
Критическое, рациональное сознание хочет вогнать
мистику внутрь, в субъективность, в переживание, в темный угол, не оставляя для нее места в объективном, в Божьем
мире, в истории, в космосе, которые целиком отдаются во власть рациональности.
Мистика еретическая и сектантская довольствуется преображением 1/10
мира, а 9/10 согласна оставить на погибель.
Через
мистику мир идет к новому откровению.
Мистик разрешенного образца может жить в
мире, как и все мирские люди живут, без юродства, без жертв, без муки отвержения
миром, во фраке, причесанный и приглаженный.
Когда этот пустынножитель уходит в
мир запахов или цветов, Гюисманс дает настоящее исследование по
мистике запахов и цветов. Des Esseintes доходит до отчаяния, он замечает, что «рассуждения пессимизма бессильны помочь ему, что лишь невозможная вера в будущую жизнь одна только могла бы успокоить его».
В объективном строе бытия ничто не меняется от признания или непризнания такой
мистики, ничто от этого не преображается в натуральном порядке
мира.
Именно те, которые переносят веру и
мистику исключительно в субъективную действительность человеческого духа, те, которые отрицают мистическую реальность бытия и пути соединения с ней, отрицают чудесную тайну преосуществления в
мире объективном, в мировой душе, те должны быть признаны рационалистами.
Таким шагом назад является субъективная
мистика переживаний,
мистика благополучная, не катастрофическая, не ведающая ответственности за исторические судьбы народа, человечества и
мира.
Эта отвлеченная, безрелигиозная
мистика имела симптоматическое значение, она была переходом к иному
миру и иной жизни.
Творцу-поэту, творцу-философу, творцу-мистику, творцу правды общественной, правды, освобождающей жизнь, раскрывается в творческом экстазе
мир последней, сокровенной реальности.
Наука говорит правду о «природе», верно открывает «закономерность» в ней, но она ничего не знает и не может знать о происхождении самого порядка природы, о сущности бытия и той трагедии, которая происходит в глубинах бытия, это уже в ведении не патологии, а физиологии — учения о здоровой сущности
мира, в ведении метафизики,
мистики и религии.
Тот лишь
мистик, кто любит
мир иной, божественный, и не
мистик — слишком любящий
мир этот.
Только соборная, церковная
мистика, которую я условно называю объективной, имеет своей основой реальное преосуществление, обладает тайной связи с историей, с преображением
мира как сущего.
В индийской
мистике все достижения являются результатом бесповоротного отсечения от плоти
мира, от истории
мира, а не преосуществления плоти, не преображения, завоеванного историей.
Религиозная вера всегда лежит в глубинах
мистики,
мистики свободного волевого избрания, свободной любви, свободного обличения
мира невидимых, непринуждающих вещей.
Миру нужна теперь
мистика активная, волевая, мужественная, солнечная.
В самой природе
мира что-то изменилось после аскетического подвига восточной христианской
мистики;
мир подготовился к вселенскому пути воскресения.
В отвлеченной
мистике переживаний нет ни реальности
мира, ни реальности личности.
— В этом состоянии, — продолжал поучать Мартын Степаныч, —
мистики думают созерцать идею
мира прямо, непосредственно, как мы видим глазами предметы
мира внешнего.
— Я бога люблю больше всего в
мире, — воскликнул Аггей Никитич, — и пламенно желаю, чтобы он открылся мне, но не знаю, что для этого нужно делать!.. Как об этом говорят
мистики?
Катастрофа, никогда еще не испытанная
миром [Катастрофа, никогда еще не испытанная
миром… — первая мировая война; журнал Горького «Летопись», в котором была опубликована статья, занимал активную антивоенную позицию.], потрясает и разрушает жизнь именно тех племен Европы, духовная энергия которых наиболее плодотворно стремилась и стремится к освобождению личности от мрачного наследия изжитых, угнетающих разум и волю фантазий древнего Востока — от
мистик суеверий, пессимизма и анархизма, неизбежно возникающего на почве безнадежного отношения к жизни.
Религия основывается не на смутном и неопределенном ощущении Божества вообще или трансцендентного
мира вообще, к чему сводит ее, с одной стороны, адогматическая
мистика и Gefühlstheologie, с другой — рационалистическое просветительство, но на некотором, вполне определенном знании этого
мира, самооткровении Божества.
Хлыстовство соблазняется божественностью
мира и человека: антропология подменяется антрополатрией [Т. е. обожествление человека (от греч. antropos — человек и latreia — почитание, служение).], молитва — радением или медитацией, око веры — интеллектом, таинство — экстазом, религия
мистикой.
Здесь начинается область «
мистики», а равно и путь «оккультизма», или «науки, как достигнуть познания высших
миров» (Штейнер).
Таков излюбленный мотив пантеистически, неоплатонически окрашенной
мистики Эккегарта: обращать все к изначальному ничто, в котором пребывает единство и Бога, и
мира в Едином.
Самой выдающейся чертой
мистики Эккегарта является то, что отрицательное богословие в связи с учением об Abgeschiedenheit, сливающей
мир и человека с Богом, приводит его к признанию не трансцендентности Бога, но максимальной Его имманентности: черта между Богом и тварью совершенно стирается, различие их преодолевается в превышающем его единстве [В связи с учением об отрешенности Эккегарт развивает свое важнейшее учение о Gott и Gottheit, о чем в след, отделе.]. Но об этом ниже.
Отрицательное богословие
мистиков ничем не отличалось бы от самого плоского агностицизма и атеизма, самодовольно и победоносно выставляющих свое НЕ, если бы оно также не обосновывалось положительно на своем мистическом ДА, если бы день рассудочного отрицания здесь не предварялся ночью, полною голосов и переживаний иного
мира.
Но именно таково было его основное чувствование
мира, и в бессознательном этом чувствовании было больше глубины и силы, чем в холодных философствованиях какого-нибудь благополучного современного
мистика.
Мистика Плотина, несмотря на все различие греческого
мира от индусского, принадлежит к тому же типу.
Исключительно апофатическая
мистика отвлеченна, отрешается от множественного
мира, от конкретного человека и сталкивается с евангельскими заветами.
Разница в том, что пророки, хотя и никогда не определяются обществом, слушаются лишь голоса Божьего, но обращены к судьбам общества и народа,
мистики же обращены к духовному
миру.
Теозис, который лежит в основании
мистики христианского Востока, не есть монистическое тождество с Богом и не есть унижение человека и тварного
мира.
Мистики описывают бездну между человеком и Богом, падшесть
мира, диалогическую борьбу, трагизм духовного пути.
Германская
мистика делает тот вывод из апофатической теологии, что Божественное Ничто или Абсолютное не может быть Творцом
мира.
Это тоже
мистика Единого, которая достигается через отрешение, отвлечение от множественного
мира.
То, что говорят Ангелус Силезиус и другие
мистики, есть парадокс, раскрывающийся в глубине существования, существования, не выброшенного в объективированный
мир.
Элементы этого типа
мистики можно найти внутри христианского
мира, в христианском неоплатонизме, у Экхарта, в квиетизме.
Один из этих типов есть индусская
мистика тождества, совершенной отрешенности от множественности
мира, погружение в Браман.
Именно
мистика лучше всего раскрывает, что отношение между Богом и
миром есть парадокс.
В
мистике же и в мистическом богопознании душа обращена к Богу не проявленному, не открывшемуся в истории
мира, к Богу, к которому не применим и образ Творца, к Богу апофатическому.
Мистик совсем не хочет просто сказать, что человек и
мир есть Бог, что тварь и Творец тождественны по природе.
В
мистике освобождается человек от подавленности природным
миром.
Путь аскетики сам по себе не есть путь творческий, и аскетические экстазы святых и
мистиков — экстазы возврата к Богу, видения божественного света, а не творчества нового
мира, невиданной жизни.
Христианская символика Логоса и души
мира, Христа и Его Церкви, говорит о космической
мистике мужского и женского, о космической брачной тайне.